Как научиться искусству писать: советы Хемингуэя

Весной 1934 года начинающий репортер газеты «Миннеапо­лис трибюн» Арнолд Сэмюэл­сон добрался на попутных ма­шинах из Миннесоты до Ки-Уэста (Флорида), чтобы встре­титься с Эрнестом Хеминг­уэем (1899—1961) и взять у не­го краткое интервью о писа­тельской работе. Но госте­приимство Хемингуэя превзо­шло все его ожидания. Сэмюэл­сон провел в семье писателя почти год, получая по доллару в день за то, что присматривал за его ях­той «Пилар». Они вместе рыбачили у бере­гов Кубы и островов Флорида-Кис. Сэ­мюэлсон сделал 300 страниц записей, кото­рые его дочь Дайэн Дерби обнаружила после его смерти в 1981 году и три года спустя опубликовала под названием «У Хемингуэя». В предисловии к книге Дерби пишет. «Вот так все это выглядело в восприятии 22-летнего парня с фермы Среднего Запада, который беседовал, учился писать и ходил на рыбалку с Хемингуэем». TopCrop.ru приводит отрывок из этой книги, в котором Сэмюэлсон описывает первую беседу с Хемингуэем об искусстве писать.

Жаркий день в конце апреля. Солнце выжгло краску на деревянных домиках, обнажив серую деревянную обшивку, гниющую от зноя и дождей. За негритянской церковью играют ребятишки; в тени угловой бакалейной лавки и под нвесами веранд сидит праздный люд, покуривая трубки и слушая по радио кубинские румбы. Проехал на велосипеде человек средних лет. На улице тихо, ни одного автомобиля.

Я прошел несколько кварта­лов мимо тесно поставленных деревянных домиков и оказал­ся возле большого углового уча­стка, обсаженного пальмами и обнесенного высокой железной оградой. В центре двора, сре­ди зеленого газона, стоял дом Хемингуэя, словно старое зда­ние суда, построенное так, что­бы устоять против ураганов, угрожающих деревянным хи­баркам. Двухэтажный особняк писателя был построен во вре­мена Гражданской войны. Хемингуэй сидел в тени на веранде и выглядел по-домашнему — в шлепанцах и штанах цвета хаки, с газетой «Нью- Йорк таймс» и стаканом виски. Заметив ме­ня у калитки, он встал и встретил меня око­ло солнечной стороны дома.

— Как поживаете? — сказал он, пожимая мне руку. — Давайте сядем там.

Он провел меня на веранду северной стороны дома. Здесь было уединенно, как в спальне. И я был у него дома, но не в до­ме. Почти как будто бы разговаривал с прохожим на улице.

— У вас тут замечательно, — сказал я, садясь в плетеное кресло с подушками рядом с ним.

С веранды были видны павлины, волочившие длинные хвосты вдоль огра­ды и просовывавшие головы между прутьями в поисках выхода.

— Да неплохо, — сказал Хемингуэй.

— В журнале «Космополитен» был ваш великопепный рассказ «На ту сторону».

— Да. Хороший получился рассказ.

— Самый лучший из всех, которые я вообще читал. — Едва я это произнес, как почувствовал, как глупо оно проаиучало.

— Трудный был рассказ.

— Здорово написано место, где он думает, не ядовит ли укус Китайца, а потом ре­шает, что Китаец-то, может, надраивает зубы три раза в день.

— Я провел в море девяносто дней, преж­де чем начал его писать, и писал его шесть недель. А вам приходилось писать прозу?

— Да. Прошлой зимой я работал, как вол, пока в голове не становилось пусто, и я сва­ливался и засыпал мертвым сном. Я очень старался. Я написал два романа и расска­зов штук двадцать, но все выходила какая-то чушь, и они не становились лучше. Меня это очень угнетало, а когда я прочитал в «Космополитене» ваш рассказ, то решил не­пременно повидаться с вами.

— Самое важное, что я понял в нашем де­ле, — никогда не писать зараз слишком много, — сказал Хемингуэй и коснулся моей руки. — Никогда не выкладывайтесь до кон­ца. Приберегите немного на завтра. Самое главное — знать, когда остановиться. Не ждать, пока испишешься. Когда пишется хо­рошо и подходишь к важному эпизоду, и уже знаешь, что будет дальше, — вот тут-то и надо остановиться. Оставить работу и не думать о ней, пусть поработает подсознание. А на утро, когда выспишься и почувствуешь себя свежим, надо переписать то, что на­писал накануне. Теперь, подойдя к интерес­ному моменту и зная, что будет дальше, на­до продолжить до следующей кульминации. Таким образом, когда вещь закончена, она полна интересных эпизодов, а если это ро­ман, то никогда не застрянешь на полпути и придумываешь новые события по ходу дела. Каждый день надо возвращаться к началу и переписывать все, а если вещь слишком длинная, перечитывать две или три главы, перед тем как писать дальше, и хоть раз в неделю возвращаться к самому началу. Таким способом достигается целостность. А когда перечитываешь сначала, надо отбра­сывать все лишнее. Тут главное знать, без чего можно обойтись. По тому, что отбра­сывается, можно судить, хорошо ли ты пи­шешь вообще. Если можешь отбросить то, что у другого автора составило бы выигрыш­ный момент, — значит дело идет хорошо.

Хемингуэй говорил с подъемом, словно был лично заинтересован в моей работе и старался изо всех сил помочь.

— Не огорчайтесь, что приходится делать много механической работы. Это нормаль­но, ничего тут не поделаешь. Первую часть «Прощай, оружие!» я переписывал раз пять­десят. Приходится переписывать. Первый набросок чего угодно — всегда дерьмо. Ког­да начинаешь писать, сам получаешь массу удовольствия, а читатель — никакого, но когда научишься работать и сумеешь отдать читателю все, у него останется впечатление, что он не прочел историю, а сам ее пере­жил. В этом и есть настоящая проверка ли­тературы. Если достигнуть этого, читатель получит все, а ты — ничего. Тебе остается только тяжелая работа, и чем лучше пи­шешь, тем она еще тяжелее, потому что каждый новый рассказ должен быть лучше предыдущего. Я люблю работать и многое могу делать лучше, чем писать, но когда я не пишу, то чувствую себя погано: талант у меня есть, но он пропадает.

Я слушал внимательно, стараясь все за­помнить и ничего не упустить: я думал, что когда интервью кончится, я никогда уже больше с ним не встречусь.

— Теперь вот еще что, — сказал он. — Нельзя писать о том, чего не знаешь. Чи­стое воображение — это поэзия. Нужно дос­конально знать и место действия и людей, иначе все будет происходить в пустоте. При­думываешь по ходу работы. Заканчиваешь на сегодня и знаешь, что произойдет даль­ше, но не имеешь понятия, что случится по­том, и до последнего момента не знаешь, чем все это кончится.

«Нельзя писать о том, чего не знаешь. Чистое воображение — это поэзия. Нужно досконально знать и место действия и людей, иначе все будет происходить в пустоте».

— Вы хотите сказать, что пишете рассказ, не имея в уме никакого сюжета?

— Лучшие рассказы именно так и пишут­ся. Знаешь хорошую историю — садись и запиши ее. Так пишутся вещи за один при­сест, но самые лучшие делаются постепен­но, день за днем. Это намного труднее, но и намного интереснее — и писателю и чита­телю. Если сам не знаешь, как разовьется рассказ, то и читатель не догадается.

— И еще одна вещь, — продолжал он, — никогда не надо соревноваться с живущими писателями. Еще не известно, хороши они или нет. Соревноваться надо с умершими, которые действительно хороши. И если пре­взойдешь их, — ты на правильном пути. На­до прочитать все хорошие книги, чтобы знать, что уже было сделано, потому что если на­пишешь рассказ, похожий на уже написан­ный раньше, он будет чего-то стоить только в том случае, если он написан лучше. Во всяком искусстве дозволено красть все, что угодно, если сможешь сделать вещь лучше, но направление должно быть всегда вверх, а не вниз. И никогда никому не следует под­ражать. Стиль — это индивидуальное косно­язычие автора при передаче факта. Счаст­ливец тот, кто идет своим путем, но если вы будете писать, как кто-то другой, то полу­чится косноязычие того писателя вдобавок к собственному. А какие книги вам нравятся?

— «Похищенный» Стивенсона и «Уолден» Торо. Сейчас ничего не могу припомнить еще.

— «Войну и мир» читали?

— Нет.

— Чертовски хорошая книга. Вам надо ее прочесть. Давайте поднимемся в мой каби­нет и я набросаю список книг, которые вам необходимо прочесть.

Кабинет был за домом над гаражом. Мы поднялись по внешней лестнице в прямоугольную комнату с выложенным керамическими плитками полом, ставнями на окнах, выходящих на три стороны, и длинными книжными полками от окон до пола. В углу стоял старинный широкий пись­менный стол и старинное кресло с высокой спинкой. Хемингуэй сел в кресло в углу на­против меня, через стол. Он нашел ручку и стал что-то писать на листке бумаги.

В тишине я почувствовал себя очень неловко. Я понял, что отнимаю у него время, хотел было занять его рассказами о своей бро­дячей жизни, но подумал, что это будет ему скучно, и попридержал язык. Я пришел сюда, чтобы получить от него все, что он даст, не имея ничего дать взамен.

—  Трудно судить, но мне кажется, что вы серьезны, — наконец сказал он. — Серьез­ность — очень важное качество. Писать длин­ные вещи — самая серьезная работа из всех, а художественная проза — вершина искус­ства. Но надо быть еще и талантливым. Не­которые вообще не могут писать художествен­ную прозу. Что бы вы сделали, если бы обнаружили, что не можете писать?

— Не знаю. А как может человек узнать, есть ли у него талант?

— Сразу нельзя. С годами иногда это про­ясняется. Если у человека есть талант, он когда-нибудь скажется. Единственное, что я могу вам посоветовать, — продолжайте писать, но это чертовски трудное занятие. Свои писательские заработки я объясняю тем, что я вроде как литературный пират. Из каждых десяти рассказов, которые я пи­шу, только один — ничего, а девять я вы­брасываю. Издателям хочется заполучить мой материал, вот я и ставлю их в поло­жение, когда они предлагают ставки, ста­раясь перебить друг друга, и я довожу их до того, что они платят мне за один рассказ столько, сколько заплатили бы за все де­сять. Такой аукцион вызывает в них ярость, и они искренно желают мне провалиться. Когда начинаешь писать, все тебе желают удачи, но стоит добиться успеха, как всем хочется тебя утопить. Единственный способ удержаться — писать хорошо.

— А как насчет фантазии? Что, если че­ловек не может ничего придумать?

— Научитесь придумывать по ходу дела.

— Даже если вначале ничего не выходит?

— Бывает.

— И еще хочу вас что-то спросить. Я очень люблю одиночество. Терпеть не могу быть постоянно на людях. Хорошо ли это для писателя?

— Неплохо. Это усиливает восприятие лю­дей, когда с ними встречаешься. Прошлой осенью, когда я уезжал в Африку, род че­ловеческий мне чертовски опротивел, хо­телось никогда больше не видеть людей. Запомните: важно не кто вы, а что вы де­лаете. За возможным исключением вашей матери, всем наплевать, живы вы еще или уже померли. И никому нет до вас дела. Как личность — вы ничто. Но вы должны обратить на себя внимание.

Важно не кто вы, а что вы де­лаете.

— В прошлом году я путешествовал на по­путных машинах и в товарняках несколько месяцев по Западу. Как вы думаете, хорошо ли для писателя вот так бродяжничать?

— Да. Я сам бы не прочь, но я связан с женой, с семьей. Но надо все-таки сле­дить, чтобы не все время ездить. Хорошо посидеть на одном месте и с ним познако­миться. Вы могли бы набрать хорошего материала в этих паршивых транзитных лаге­рях. Вы «Гекльберри Финна» читали?

— Очень давно.

— Надо перечитать. Это лучшая книга, когда-либо написанная американцем, — до того места, где Гек находит негра, которого похитили. С этой книги начинается амери­канская литература. «Голубой отель» Стиве­на Крейна читали?

— Нет.

— Вот книги, которые каждому писателю надо прочесть для собственного образова­ния, — сказал он и передал мне список:

• Стивен Крейн — «Голубой отель», «Шлюпка».
• «Мадам Бовари» — Гюстав Флобер.
• «Дублинцы» — Джеймс Джойс —
• «Красное и черное» — Стендаль — 2
• «Бремя страстей человеческих» — Сомерсет Моэм) —
• «Анна Каренина» — Толстой — 3
• «Война и мир» — Толстой — 4
• «Будденброки» — Томас Манн — 5 —
• «Приветствие и прощание» — Джордж Мур —
• «Братья Карамазовы» — Достоевский — 6
• «Оксфордская антология английской поэзии» — «Громадная комната» — Э. Э. Каммингс.
• «Грозовой перевал» — Эмили Бронте
• «Далеко и давно» — У. Г. Хадсон —
• «Американец» — Генри Джеймс.

— Кто не читал этих книг, тот просто не­образован. Эти книги относятся к разным литературным стилям. Одни покажутся вам скучными, другие, может, вдохновят вас, а некоторые так прекрасно написаны, что все­лят в вас чувство безнадежности. Кажется, у меня здесь есть «Голубой отель». А «Про­щай, оружие!» читали?

— Нет, не читал.

— Когда я закончил эту книгу, я чувство­вал себя прекрасно. Я знал, что подкинул им кость, на которую они накинутся. — Он подошел к полкам, вынул две книги и про­тянул мне: сборник рассказов Стивена Крей­на и «Прощай, оружие!». — Надеюсь, вы вернете мне «Оружие», когда прочтете. Мой единственный экземпляр этого издания.

— Я вам завтра же верну. Спасибо.

— Чем вы теперь собираетесь заняться?

— Хотелось бы наняться на судно рейсом на Кубу, но, говорят, это невозможно. И я думаю, что мне только и остается, что вер­нуться на Север.

— Вы говорите по-испански?

— Нет.

— Тогда Куба мало чего вам даст. Бывали когда-нибудь в море?

— Нет.

— Еще хуже. Они берут бывалых. Я от­правляюсь на Кубу этим летом, но на моей яхте мало места и каждый должен взять на себя часть матросской работы. Стоит од­ному в чем-нибудь ошибиться, и судна нет. Не хочется брать на борт новичка.

— Я кивнул.

— Был бы у вас морской опыт, тогда дру­гое дело, — сказал он.

— Я пробовал наниматься в каждом порту Западного побережья, но все твердят одно и то же: нужен опыт. А как его приобрести?

— Да, начинать трудно.

Хемингуэй встал, и я понял, что он хочет, чтобы я ушел.

— Спасибо, — сказал я. — Я очень при­знателен вам за все. Я верну вам книги. Мое общество, наверное, вам наскучило.

— Да нет, не в этом дело. Мне нужно поработать. Если вам придут в голову еще какие вопросы, заходите завтра во второй половине дня. Надеюсь, что вам посчастли­вится в вашей писательской работе.

— Спасибо. Желаю и вам того же.

3 августа 2016